В исследовании профессора истории Стэнфордского университета (США) Нэнси Коллманн анализируется практика применения уголовного права в России в XVII — начале XVIII века. Буква закона сравнивается в книге с его применением на практике. Судебные дела раскрывают повседневную жизнь людей и сообществ, их отношения с государством. Автор помещает Россию в компаративный контекст раннемодерной Европы и приходит к выводу, что в течение московского периода и в петровское время Россия обладала судебной культурой, во многом сопоставимой с судебной культурой ряда стран Европы.
Представляем вашему вниманию главу из книги Нэнси Коллманн «Преступление и наказание в России раннего Нового времени» из серии Historia Rossica .
Колдовство — будь то практика или владение магическими книгами, травами или зельями — преследовалось и каралось как нематериальное покушение на божественные основы самого общества. Среди восточных славян колдовство всегда считалось тяжким преступлением. Со времен Киевской Руси церковные законы осуждали колдовство и ведовство, назначая за них наказание от штрафов до сожжения. В 1227 году в Новгороде сожгли четырех колдунов за магические практики, а в 1411 году в Пскове на костре казнили двенадцать ведьм.
В Московской Руси суд над ведьмами вершили вместе церковь и государство. В 1551 году Стоглав связал колдовство с ересью, объявив, что колдуны, гадатели, астрологи и все другие, кто обращается к злоумышленным духам, будут отлучены от церкви и попадут «в опалу» от царя. Статью Уложения, карающую смертью злой умысел против здоровья царя, трактовали как говорящую о колдовстве. Григорий Котошихин писал, что Разбойный приказ расследовал случаи колдовства, черной магии и владения запрещенными книгами; за эти преступления мужчин сжигали, а женщин обезглавливали. Российский конфессионализационный проект середины XVII века включал в том числе указы против ведовства; в некоторых из них ведьм ставили в один ряд с ворами, грабителями и разбойниками, а в других колдовство рассматривалось как разврат и ересь. Наказание было страшным: по указу 1653 года ведьмы и их приспособления для предсказаний и сглаза должны быть сожжены, а дома снесены; в указе 1689 года повторились сожжение и обезглавливание за колдовство.
Обвинение в колдовстве часто появлялось в следствиях по другим уголовным делам. Правящая династия особенно внимательно относилась к этой опасности. Валери Кивельсон показала, что, когда при дворе было неспокойно или когда крестьян хватали за «непригожие слова» о самодержце, немедленно появлялось подозрение в колдовстве. Даже на протяжении «долгого» XVI века, от которого не сохранились судебные дела о колдовстве, мы встречаем много таких случаев. В присягах на верность правителю звучало обещание не использовать колдовство против царя. Знаменитый конфликт Ивана III с женой Софьей Палеолог в 1497 году вырос из страха, что она замышляла отравить его страшными зельями; нескольких женщин заподозрили в том, что они изготовили для нее ядовитое питье — их утопили ночью в Москве-реке. Соломонию Сабурову, отвергнутую жену Василия III, обвинили в том, что она обратилась к колдунам, чтобы забеременеть. Сохранились слухи, что Борис Годунов подозревал своих соперников Романовых в использовании колдовства против него. С другой стороны, ходили сплетни, что Лжедмитрий I околдовывал Русь даже после смерти, насылая мороз и голод. В 1643 году мужчину приговорили к смерти в огне за то, что он сглазил невесту царя Евдокию Лукьянову, а в 1676 году Милославские придумали обвинить в колдовстве своего главного соперника А. С. Матвеева. Такие же обвинения возникли в разгар кризиса престолонаследия 1682 года, когда Матвеев, Иван Михайлович Нарышкин и придворные европейские врачи были обвинены в использовании колдовства с целью навредить наследникам престола.
Судебная практика XVII века показывает одержимость Кремля поиском колдунов в своих рядах. В главе 6 мы рассматривали случай 1638 года, когда две придворные белошвейки обвинили друг друга в попытках околдовать царицу. Обвинения множились, пока в дело не оказались вовлечены около десяти женщин. Они пережили несколько испытаний пыткой и допросами, но ни одна не была признана виновной настолько, чтобы заслужить смерть, большинство из них отправилось в ссылку. Р. Згута подробно разбирает и другие случаи поисков колдунов в Кремле: в 1635 году служанку с мужем сослали в Казань вместе с женщиной, обвиненной в колдовстве, и ее мужем, а в 1640-х годах было следствие по делу мужчины, который в тюрьме хвастался, что собирался околдовать царицу.
Даже когда царская семья не была замешана в дело напрямую, обвинение в колдовстве оставалось очень тяжелым. В. Кивельсон, И. Левин и другие доказали, что в большинстве дел о колдовстве речь шла о неудачном лечении, а не о договоре с дьяволом, о чем чаще тревожилось западное христианство. Возможно, по этой причине массовая охота за ведьмами, бушевавшая в Европе весь XVI век, практически обошла Россию стороной. С единичными случаями разбирались как с уголовными преступлениями, когда соседи обвиняли соседей, а родня — родню в сглазе и причинении смерти, болезни, бесплодия и т. п.
Что касается приговоров, лишь малая часть обвиненных ведьм были казнены. В. Кивельсон, обработавшая больше двухсот случаев, считает, что казнили десять процентов. Р. Згута дал такую же оценку для сорока семи дел; оба исследователя работали с материалом XVII века. Оставшиеся 90% заканчивались, так же как другие уголовные дела, разными наказаниями в зависимости от тяжести вины.
Ведьм в Москве казнили так же, как в Европе, — сожжением, опираясь на библейское изречение (Ин. 15:16): «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают». Огонь полностью уничтожал силу злого духа, воплощенную в ведьме. В остальном эти казни совершались по тому же шаблону, что кары за обычную уголовщину. Например, в 1647 году шацкому воеводе было приказано казнить мужа и жену, которых признали виновными в колдовстве. Он должен был пригласить к ним священника и приказать причаститься должным образом, хотя в указе не уточняется, какой срок был отведен осужденным на покаяние. Затем он должен был отвезти их на городскую площадь, объявить им и собравшейся толпе их святотатственные преступления и сжечь их в срубе, «оболокши соломою». В 1676 году сокольский воевода получил схожее распоряжение: казнить пушкаря с женой за отравление людей волшебными корнями: им должны были предоставить священника и затем казнить в торговый день перед толпой, сжечь вместе со злыми корнями и травами. Воевода получил приказ 29 октября и провел казнь шесть дней спустя, 3 ноября. Заметим, что в обоих случаях приговоренным дозволили духовное утешение, и, если бы от их тел не остался один пепел, их, возможно, похоронили бы по-христиански. Отлучение от церкви было редким и позорным наказанием.
Указы середины XVII века требовали, чтобы сжигались и предметы черной магии, и колдуны, которые ими пользовались. В 1628 году, когда в Нижнем Новгороде у монастырского дьякона нашли книги для гаданий, книги сожгли, а дьякона по меньшей мере год держали в заключении в монастыре, отлучив от таинств. Адам Олеарий рассказывает о случае, когда русские обвинили двух иноземцев в колдовстве на том основании, что у них были скелет и череп, не понимая, что иностранцы пользовались ими для нужд ремесла: один был врач, а второй — художник. Олеарий сообщает, что люди эти отделались порицанием, «а скелет перетащили через Москву-реку и сожгли».
Не всех осужденных и приговоренных колдунов сжигали. В 1656 году в городе Лухе разгорелась уникальная охота на ведьм: четверых обвиненных в колдовстве мужчин обезглавили, а осужденную женщину заживо закопали в землю. В других случаях наказание могло принимать формы необычных телесных увечий: например, в 1648 году белевский помещик сдал властям своего крестьянина с уликой — заклинанием, написанным на бумажке. Крестьянин показал, что ни разу его не использовал, но все равно его признали виновным в колдовстве. Приговор: «воровское письмо» сжечь у него на спине, а затем высечь его кнутом, «чтоб вперед неповадно было таким воровским заговором учитца и писать». В подобном деле 1694 года осужденного приговорили к такой же каре.
Эти казни, как и в случае других преступлений, могли быть отменены по милости царя. Так в 1647 году смертный приговор мужчине, который советовался с ворожеей, был заменен на сечение кнутом на рыночной площади. Саму же гадалку, пережившую три сеанса пытки, казнили, невзирая на преклонные годы. В 1689 году стольник Андрей Ильич Безобразов, замешанный в деле Федора Шакловитого, был обвинен в том, что среди своих крестьян искал целителей, чтобы околдовать царя Петра и его мать. Суд закончился несколькими приговорами: в день казни 8 января 1690 года Безобразова обезглавили на Красной площади, а два целителя были признаны виновными в колдовстве и сожжены вместе с мешками своих трав и зелий «на Болоте», через реку от Кремля. Жену Безобразова приговорили к пострижению в монахини за то, что не донесла о заговоре мужа, а четверо людей Безобразова были биты кнутом и сосланы в Сибирь. Один заговорщик, Ивашка Щербачев, был театрально помилован на месте казни (приговор заменили на кнут и ссылку в Сибирь), а еще трех второстепенных участников помиловали, отменив приговор к ссылке.
Куда строже колдовство преследовали в XVIII веке, когда Петр I ввел европейскую идею сатанизма. Артикул воинский 1715 года, опираясь на шведские военные законы, включил «черную магию» и сожительство с дьяволом в первую главу — их полагалось карать смертью через сожжение или через прогон сквозь строй. В XVIII веке Церковь активно преследовала колдовство, но постепенно закон начал видеть в нем мошенничество и суеверие, а не преступление против религии. В екатерининское время колдовство уже не судили как уголовное преступление. Напротив, в XVII веке колдовство заслуживало более публичного и жестокого способа казни, чем уголовные преступления. То же касается религиозного отступничества.